Декабристка, 95 - 13 ноября 2008 07:46

- Меня зовут Олеся.
Я тоже представилась. Мы не произнесли казенного «очень приятно». Создавалось впечатление, что мы знакомы тысячу лет, просто нам до этой минуты отчего-то были неинтересны имена друг друга. Мы обратили внимание на парочку за соседним столиком. Парень ел с таким первобытным остервенением, как будто не видел пищи лет десять. Девушка смотрела на него, и, когда он поднимал глаза, взгляд ее наполнялся нежностью. Стоило же ему вновь погрузиться в тарелку с овощным салатом и продолжить с утроенной самозабвенной энергией уплетать ужин, как его спутница тут же зевала, прикрывая рот, или взгляд ее начинал блуждать по залу в надежде зацепиться за что-то.
- По-моему, он надоел ей до смерти, - предположила Олеся.
- Мне кажется, они оба друг другу надоели. Если бы он питал к ней чувства, разве мог бы он так жрать, не обращая на нее ни малейшего внимания?
- Время. Время – первый убийца чувств.
Олеся сказала это с такой болью, что я невольно вздрогнула. Да, пожалуй, у девчонки то же, что и у меня.
- Тебе не тоскливо? – я не спросила бы этого, если бы не был уверена в ее ответе.
- Тоскливо. Причем, все вызывает тоску, даже это окно. Даже эта аляповатая люстра. Все тоску наводит… Кроме тебя.
- Ну, это дело времени… Хочешь выпить? – предложила я.
- Ты думаешь, повеселею? Тебе помогает? – она усмехнулась.
- Не всегда. Даже не так. Всегда не. Не помогает никогда, но я думаю, это оттого, что я не беру планку, за которой наступает веселье. И умирает тоска.
- Хуже всего, тоска неопределенная. Вот отличная грусть – когда хочешь купить сапоги, например, и нет денег. Просто – супер-грусть! Берешь деньги на следующий день – и покупаешь. Хоп! Нет тоски, здравствуй, радость.
- Да. Я тоже такую тоску люблю. Она победима. Так что по поводу бренди? Или мартини?
- Нет, я за рулем… Поедем кататься?
- Не боишься? Ты ведь меня не знаешь.
- Я знаю тебя сто пятьдесят лет. Едешь?
…Я вышла вслед за Олесей на улицу. Уже совсем стемнело. Дождь все еще моросил, небо, казалось, задумалось и забыло отключить эту надоедливую сырость. С утра до утра дождь! Да еще был бы дождь, а-то полутуман какой-то. Осенью все у меня почему-то «полу» - полутона, получувства, полунедосказанность. Даже пуловер– и тот почти «полу»…
- Твоя? – я присвистнула от удивления. Новенький Мерседес, зализанный, сверкающий. Очень дорогая машина, из тех, в чьих салонах присутствует невыветриваемый запах денег.
- Моя, - спокойно подтвердила Олеся…
В салоне пахло кожей и чем-то терпким.
- Куда едем? - Олеся прогревала машину, смотрела на стекло, по которому катились неторопливо капли.
- Мне, в общем-то, все равно.
- Мне тоже, как ни странно.
И мы поехали.
Мы просто ехали и разговаривали. О часах, о театре, о футболе, о самбуке. Все смешалось в нашей беседе, но она не умирала, не возникали тягучие паузы, не пытались мы заполнить эти паузы искусственными словами, пахнущими пластмассой конвейера, не напрягали мы друг друга нелепостями, потому что в тот вечер ничто не казалось нам нелепым. Если Олеся вдруг говорила, что ее голос ничем не хуже голоса Монсеррат Кабалье, и при этом начинала напевать какую-то арию, я не смеялась, а прислушивалась и с серьезным лицом подтверждала, что Кабалье следовало бы подучиться у Олеси вокалу. Потом я заявляла, что могу продержаться без воды шестьдесят дней. Олеся выражала недоверие, а я предлагала ей все время находиться рядом со мной, чтобы проверить, что я не лгу.
- Но есть-то ты будешь?
- Буду, - соглашалась я.
- Ага! Понятно! Ты хочешь получать воду из продуктов! Захочешь себе огурцов, а они ведь – вода чистая… Так не считается…
Если бы кто-то разместил в салоне автомобиля микрофон, дабы подслушать, о чем это мы беседуем, то этот кто-то посчитал бы нас не вполне адекватными. Но нам просто было хорошо друг с другом. Я не пыталась сделать что-то, на что мне не было дано разрешение. Она не старалась играть, пытаясь показаться лучше, чем была. Мы не пытались, мы просто жили. Я помню, как тогда подумала вдруг – ведь это и есть жизнь! Все эти разговоры ни о чем и обо всем одновременно, эта дорога, катящаяся из-под колес не потому, что надо, а потому что хочется. Даже дождь за окном не казался уже мне бессмысленным. Все было взаимосвязано, все имело глубокий смысл, все было неспроста…
У Олеси зазвонил телефон. Она мельком взглянула на экран, нажала «отбой». Опять раздался звонок. Олеся отключила телефон.
- Это лишнее, - сказала мне и себе одновременно.
- Мужчина, должно быть, - тоже, как будто сам себе, проговорила я.
- Мужчина, - согласилась она.
Некоторое время ехали молча.
- Знаешь, это моя последняя осень.
- Почему? – я испугалась вдруг. Вот сейчас она скажет, что больна смертельно, что умрет со дня на день. Мысль об этом вызвала такой страх, что у меня похолодели ладони.
- Я выхожу замуж.
Да… Вот уж не думала, что у замужних женщин нет такой поры года, как осень.
- Это не значит, что осень последняя.
- Значит. Это значит, что я умру, хотя внешне буду весьма привлекательна еще некоторое время. Я привлекательна?
- Ты красива.
Я сказала это спокойно, как будто констатировал наличие дождя за окном или аромат, витающий по кожаному салону авто.
Она прикусила губу совсем по-детски.
- Тебе куда?
Я сказала – куда. Она кивнула. Сбавила скорость. Мне стало приятно, что ей так же необходимо общение со мною, как и мне – ее общество.
- Да… Время – это то, что все убивает…
На черепашьей скорости мы доехали наконец до моего дома.
Напоследок она поцеловала меня. Очень мягко, очень нежно, как целует мать новорожденного, наверное. И мы расстались. Не обменялись телефонами, адресами электронной почты. Мы просто сыграли друг для друга роль недостающих узлов программы, которая не желала запускаться в тот осенний вечер. И она уех

• 
• 
•