Цезарь, 41 - 8 октября 2012 19:13

Подошёл мой автобус. Я купил билет и принялся считать заклёпки на полу. Мне казалось, что все пассажиры смотрят на меня. Они что-то такое знают обо мне, о чём я и сам не догадываюсь. Какой-то компромат. Я боялся поднять голову. На тридцать четвёртой заклёпке я вышел и пошёл пешком. Я поднялся к себе домой, запер дверь, разделся и встал у окна. Напротив была кирпичная стена, без единого окошка. Хорошая, прохладная стена.

Я вглядывался в кирпичи и думал о том, что человек счастлив до своей первой эякуляции. А потом — страдания. Не знаю как у женщин. Не хочу знать. Своего дерьма хватает. Всё было суррогатом — любовь, жизнь, секс. Перед тем как потрахаться, мы с женой решали, у кого трусы останутся на ноге — чтобы быстро натянуть их и завернуть внезапно проснувшегося сына обратно к себе в комнату. Мы мучали друг друга. Я пытался воспитывать своего ребёнка, хотя самое лучшее, что я мог для него сделать — оставить в покое. Отъебись от человека и спасёшься.

Мне исполнилось тридцать пять и что я видел хорошего? А вот что — однажды в армии дежурный послал меня в офицерскую столовую, вызвать командира к телефону. А я отправился на кухню — разжиться хлебом. И узрел я там НЕЧТО. Повариха баба Маня лепила пирожки. Она клала кусок теста на одну ладошку, а другой похлопывала его, словно по попке. «Ата-та, ата-та» — приговаривала она и словно пружинка слегка приседала и выпрямлялась в такт похлопываниям. Потом она отправляла касатика на сковородку, к своим братцам. Ничего прекраснее я в жизни не видел. И не увижу. Это был ангел — с райскими пирожками. Я не мог оторвать глаз. Всё дерьмо исчезло. Осталась только эта красота. Я смотрел, смотрел и смотрел. И вдруг я вспомнил то, что давно и прочно похоронил в себе. Однажды в детстве я повздорил со своей бабушкой — она упрашивала меня пообедать. Я разозлился, схватил спокойно спящего на полу кота и швырнул им в бабушку. Кот вцепился когтями в бабушкино плечо и съехал вниз, сдирая кожу и оставляя глубокие борозды. Я смотрел на бабушкину руку и не верил своим глазам — крови не было. Старое тело экономило кровь, не расходовало по пустякам. Бабушка плакала, на слёзы лимита не имелось. А крови всё не шла. Мне стало страшно и я убежал на улицу. Я пришёл лишь поздно вечером. Бабушка надела платье с длинными рукавами. Мы все вместе мирно поужинали, а на следующий день она умерла. Её похоронили с МОИМИ ранами.

И теперь с этим, и многим другим, разнообразным дерьмом, я стоял у окна. Собрать волю в кулак. Не тронуться умом. Заканчивался день. Скоро придут мои. Я поцелую жену, обниму сына. И страх уйдёт. Останется ужас.