P. S. В Варшаве, когда у меня
есть время, я обязательно еду
в Желязову Волю. Приезжаю
туда, сажусь на скамейку в саду
дома Шопена и слушаю музыку.
Иногда плачу.
Я не забыла. Но письмо это мне
помогло. Хоть я и не
согласилась, но хотя бы узнала,
как он справился с тем, что
было между нами. Это было
самое эгоистическое решение
из всех известных мне , но я
хотя-бы узнала, что он что-то
решил. У меня было хотя бы
это его «иногда плачу».
Женщины живут
воспоминаниями. Мужчины
тем, что они забыли.
Я вернулась в Дублин,
закончила институт. Потом
отец решил, что я буду вести
дела нашей семейной фирмы
на Острове . Я выдержала год. Я
убедилась, что мой отец —
человек с нулевым
коэффициентом
эмоциональной
интеллигентности . Его высокий
IQ тут ничего изменить не мог.
Чтобы окончательно не
возненавидеть его , я решила
бежать с Острова.
Я уехала в Лондон. Защитила
докторскую по экономике в
колледже Куинз -Мери,
научилась играть на
фортепьяно , ходила на балет,
нашла работу на бирже,
слушала оперы. Но уже никогда
не было такого антракта,
который оказался бы важней
спектакля . И такого
шампанского тоже.
Потом пошли мужчины без
всякого смысла . И чем больше
их было, тем меньше мне
хотелось сближаться с каждым
последующим . Дошло даже до
того, что порой, когда мы
лежали в постели и мужчина
целовал меня «там внизу», я
«там наверху» все равно
чувствовала себя одинокой.
Потому что они лишь
механически касались меня
эпидермой своих губ или
языка . А Элджот… Элджот меня
попросту «съедал». С такой же
жадностью, с какой съедают
первую клубнику. И иногда
опускал ее в шампанское.
Я так и не сумела полюбить ни
одного из этих мужчин , у
которых на губах была только
эпидерма .
После двух лет пребывания в
Лондоне я обратила внимание,
что у меня совсем нет подруг, а
большинство моих друзей
гомосексуалисты . Если не брать
в расчет их несколько
отличную ориентацию, они
часто оказываются по-
настоящему мужчинами. Мне
повезло встретить лучших из
них . Тонких, деликатных,
слушающих то, что ты им
говоришь. Им не надо
притворяться. И если они
платят за твой ужин, то вовсе
не для того, чтобы тем самым
обеспечить себе право стянуть
с тебя трусики . Ну а то, что в
ушах они носят сережки…
Это же просто гениально — как
говорит одна из моих
сотрудниц в банке , — по
крайней мере есть гарантия,
что человек знает, что такое
боль, и понимает толк в
бижутерии.
Потом ушла из жизни мама.
Никто не знает, как это
произошло. Она плыла на
пароме с Острова в Кале и
упала за борт . Тело ее так и не
нашли. Зато в ее спальне в
шкатулке нашли завещание,
написанное буквально за
неделю до смерти , и
обручальное кольцо,
перепиленное пилкой для
металла пополам .
Первое время горе мое было
так огромно , что я не могла по
утрам заставить себя встать. У
меня была эндогенная
депрессия . Тогда мне больше
всего помог прозак. Маленькая
бело-зеленая таблетка с чем-то
магическим внутри. Помню, как
Элджот пытался объяснить мне
магию действия прозака . Он
говорил, что это как карточный
фокус. Картами были какие-то
нейропередатчики на синапсы.
До конца я так и не поняла. Но
знаю, что он действует. Мой
психиатр тоже знал это.
А знаешь ли ты, что в
депрессии люди чаще всего
совершают самоубийство ,
когда прозак начинает
действовать и они уже
находятся на дороге к
выздоровлению ? В разгар
депрессии ты совершенно
вялый и тебе неохота даже
перерезать себе вены . Ты
ходишь или лежишь, будто в
схватывающемся бетоне. А вот
когда прозак начинает
действовать , у тебя появляется
достаточно сил, чтобы
раздобыть бритву и пойти в
ванную . Потому те, кто
находится на самом дне
депрессии , должны принимать
прозак в клинике, а безопасней
всего, если их еще
привязывают ремнями к
кровати . Это чтобы они не
могли пойти в одиночку в
ванную . Однако они вполне
способны обмануть
бдительность санитаров и
пробраться на крышу здания
клиники .
После прозака мой психиатр
объявил мне , что я должна
«произвести практическую
ретроспекцию» и поехать в
Польшу. Этакий
психоаналитический
эксперимент , чтобы сократить
лежание на диване.